АМАРАНТУС ГАМП
Amaranthus Gamp
Родственные связи: |
|
О ПЕРСОНАЖЕ:
|
|
Маменька бы им не гордилась,
хотя, это не точно.
Папенька бы зажег им костер,
погребальный.
Братец оказался бы там следом,
об этом просто еще не все знают.
В сказках говорят разное, иногда про надменность магов, иногда про их же великодушность.
В хроники заносят 28 великих фамилий, добрая половина которых помешана на клятой чистокровности, помешана, с головы до ног перемешана. И еще чуть ли не столько же не заносят, но и они выдвигают чистокровность, молятся на нее, живут одной ею. А потом рождаются дети, а дети плевать хотели на правила, дети хотели влюбляться, дети хотели лежать в траве, которая куда зеленей у магглов, дети хотели целоваться с магглами, у которых глаза зеленей самой зеленой травы. Конечно же, все бы пошло не так. Конечно, все идет не так с самого начала.
Им просто не повезло.
Справедливости ради — да им всем.
Достопочтенному семейству с благородной фамилией не повезло родить тебя и не то недоглядеть с воспитанием, не то просто единственным выходом было утопить в реке сразу же. Родить второго пораньше.
Может быть не врали про плохой пример. Может быть, и правда — все из-за тебя, исключительная ошибка. Вся твоя жизнь это россыпь ошибок, половиной которых ты гордишься, а вторую никогда в своей жизни себе не простишь. Не прощай. Уже поздно.
\\
Дети с именами цветов тянутся к траве — сначала целуются на ней не с теми, с кем надо, потом влюбляются не в тех, кого надо, потом дуют траву, запивая огневиски, когда все летит к самому дьяволу. А оно ведь летит.
Единственное, что Мар выносит из всего этого кроме разбитого на всевозможные осколки сердца, так это знание маггловского фольклора и богословия. Очень полезно, не правда ли? Не правда. Горело бы оно в адском пламени. Отчего-то он горит там сам, но все не умирает до конца. И никакое горючее огневиски этому не помогает — огневиски у него выдергивают из рук, изо рта, выливают в помойное ведро или раковину и проходятся по мозгам.
Точно, именно для этого нужны лучшие друзья.
Именно для этого лучшие друзья должны прозябать в такой дыре, хотя могли бы добиться столь большего — Подмору не везет еще больше, чем его родителям. У них есть еще второй сын, возможно, они вправят ему мозги, возможно случится какая-то магия, возможно, они просто сдохнут раньше, чем узнают, что второго ребенка даже не надо портить плохим примером, Вы не знаете, но он ведь тоже порченный! Мар, честно говоря, не знает, почему он об этом не говорит.
Это, наверное, остатки гордости — потому что он уже хлопнул дверью, чтобы никогда не возвращаться. Это, наверное, какая-то братская солидарность — если у него уже сгорело все, если у него сгорел и разбился на все осколки он сам, то так может быть хоть чьи-то эдельвейсы останутся нерастоптанными. Он будет рад. Ему будет плевать — он не хочет иметь с этой семьей ничего общего, хоть Эд в этом не участвовал, хоть он его правда любил.
Но только вот не только его, вот в чем беда. Вот ведь в чем истинная ересь.
\\
У него есть лучший друг, посмотрите-ка, так подумать, так что-то осталось. Только вглядываться нельзя, ой-е, никак нельзя. Куда больше осталось того, что он разбил на осколки, прежде чем разломиться на них же самому.
У него была девушка — замечательная и самая лучшая, с той, с кем и за которой он был готов уходить на другой край света и бросать все. Наследство, семью, положение. Цели, что ему завещает семья, цели и ценности, в которые он когда-то ведь тоже верил. Та, кто не убежала, когда из пальцев посыпались искры, когда он махал ей, как полный придурок — тогда и правда чувствовал себя таковым, а она смеялась и не верила. И никто не поверит, но не она одна. Поэтому-то вместо розы сначала вышло абсолютно не то. А потом она поверила, а он послал все заветы магического государства, а потом и весь этот ебанный мир, чтобы жить как маггл, чтобы творить совершенно другую магию, и никуда не возвращаться.
Не возвращаться, конечно, не получилось — но отлично вышло проживать две жизни.
\\
До каких-то пор. Потом не вышло. И вот он уже не проживает две, а прожигает одну на догорающих угольках предыдущей, и получается-то как хорошо! Самое удивительное, что вторую всего-лишь прожигает, а она не догорит до конца. Все не догорит. Это просто удивительно, не иначе как магия. Не иначе как Стерджис Подмор — борец за справедливость. Аврор. Человек, которому вопреки всевозможной логике не наплевать на вот эти разбитые осколки. Может быть, он даже верит, что их еще можно склеить, но да вряд ли. Он же умный мальчик.
Стердж умный мальчик, и в редкие минуты, когда Гамп не пьян до невозможности, он сидит и недоумевает, как же так вышло, что тот еще прозябает под этой чертовой крышей, что не уходит и терпит весь этот пиздец. И, конечно, понимает, что рано или поздно тому надоест. Рано.
Гамп тоже умный мальчик и предпочитает не думать об этом. Убеждаться, что ему, в общем-то, плевать. Что он, в общем-то, будет рад за Стерджа. Как лучший друг — как и полагается, если протрезвеет, чтобы об этом вспомнить. Если не повесится на ебанной гирлянде, сразу же.
А пока можно не думать. Пока можно просто пить – и стараться не думать. Да ну нахуй.
|
|
|
О, вот, начинается, — лениво отмечает Гамп, и игнорирует, что в этот раз все куда-то эмоциональнее, сильнее, резче, вот это все. Игнорирует как меняется интонации, как что-то неважное, эй, слышишь, Подмор — ты и все твои переживания, это что-то не важное, а ты вот душу рвешь, раздираешь себя на части. А этого даже не замечают.
Как они могут.
Как он может.
Какой же он мудак, конечно.
Тормозит слегка из-за алкоголя, но вот уже открывает рот, чтобы ответить, а Стерджис эмоционально взрывается фейерверком буквально в двух шагах. Потом, вероятно, решает, будто бы два шага — слишком далекое расстояние, и делает из плюс двух — минус два, вздергивает Мара вверх и прижимает к стенке. Та приятно прохладна, и Маг прикрывает глаза наслаждаясь, пережидая пока мир перестанет летать вверх вниз.
Игнорирует его чуть ли не напрочь.
Ему должно быть очень стыдно.
Он так раскаивается.
Что он там говорил?
— А то что? — интересуется Гамп, с какой-то болезненной насмешкой, затерянной язвительностью в голосе и полным набором, в выгранной лотерее. Хотя, его жизнь — это что угодно, но не выигранная к черту лотерея.
смеется не смеется — помирать хочется.
— А то что, Стердж? — переспрашивает Гамп и смотрит так, что лучше бы не смотрел, — наверняка, думает Стердж, а он вот смотрит, смотрит и иллюстрирует, что, бойтесь, чтобы ваши желания сбывались. Потому что выйдет чертова ебанина. Потому что так всегда случается в этой жизни, он проверял, это такой убежденный факт.
Он почти уверен, что сильней, даже без почти, даже пьяный — ну, кто будет отрицать, что он пил, что он спивается, что он пьян как тысяча чертей, которых не уважает ни один приличный маг, и сплошь и делом помянуют магглы. Амарантус ни разу не приличный маг. Мар продал бы душу и сжег Хог, лишь бы им никогда не быть и не рождаться, хер с ней, с этой магией, к черту — к чертям, в самую преисподню. Он сильней и легко перехватит руки, вывернет их, чтоб не творили фигню, и приставит к стене уже Подмора, а не себя.
Но не хочет.Она приятно холодит спину и голову, не помогает нихера, правда.
Не потому что чувствует вину, не потому что руки на бедрах — неплохо ложатся — отлично лежат, даже не потому, что нарывается так отчетливо и беспардонно, просто.
Ему любопытно. Легонько, с намеком, и что.
— Ты даже ударить нормально не можешь — бьешь как девчонка, — подначивает Гамп, и, вероятно, даже не сможет объяснить зачем, зачем выводит из себя, проверяет вот эти самые рамки, нарывается на то, чтобы Стердж все же дал ему по лицу, ну и говорит, по факту, чистейшую правду. Чему тебя учили, юный аврор, какой херней вы занимаетесь в этом вашем ебанном Аврорате, ребенок. А, да, точно. Ебанная справедливость — он вспомнил. Стерджис Подмор и его высокопарная тяга к справедливости, в которую он верит будто бы маггловские дети в Санту Клауса!
И нарывается он даже не потому, что хочет подраться. Мар с отвратительной чистотой не хочет уже н и ч е г о ебанную уйму времени. Алкоголь всего-лишь помогает об этом подзабыть, хотя бы об этом, и тот не до конца. А Подмор не помогает. И он даже не знает что чувствует на это: желание язвить и плеваться или какую-то благодарность, или просто лютое нахуй непонимание.
И чего он добивается сейчас, тоже не знает, но вон, надо же, добивается.
— Впрочем, телосложение и волосы, тоже, — присвистывает залихватски Гамп, сжимая губы, цокая языком. Не поясняет, что именно тоже, но свистит, конечно, тоже чертовски выразительно. И ведь знает, что от разбитого лица не лечатся колотые раны, но отчего бы нет. Отчего бы нет, в конце концов, и он ведь говорит чистейшую правду.
И правда сыпется насмешливой ловушкой, делает это только так.