сразу видно – в рус фандом чувак пошел. мне слишком сложно искать, пускай.

цукишима чувствует себя нетрезвым — будто бы за те короткие пару минут в баре он нахватался алкогольных паров. это от недосыпа, — думает цукишима. надо, черт возьми, больше спать. и не спит. этому прекрасным объяснением вышел бы сон. натуральный, реалистичный, с потаенными желаниями и смененными локациями. цукки знает, что это не сон, но не до конца уверен, не хочет ли проснуться. это глупо бояться, но, может быть, самым краем затрагивает страх. не забывает дышать чисто из принципа. из (само)обманчивого спокойствия. в котором он должен держать лицо, не поддаваться соблазнам, не умирать здесь и сейчас — подожди более приличной локации, не на замызганной же улице.

цукишима умирает.

съемка, будто бы замедленная, будто бы не с ним, что-то третье. слишком медленно и слишком быстро — цукишима видит, как сдвигается куроо, как приоткрывается его губы, как он неумолимо приближается, и отлично понимает, что успевает пять раз увернуться. один раз, так точно. он не сдвигается с места, и это такой провальный выбор, как он не совершал никогда в своей жизни, наверное. впрочем, с этим конкурирует то “да”, когда он остается на тренировку в тренировочном лагере. на все те тренировки после отбоя — не будь их, может быть, проклятие по имени куроо тецуро обошло бы его, а так, он просто бежит теперь по венам, чувствует себя как дома. целует его.

цукишима понимает, что его губы сжаты до напряжения только тогда, когда тецуро пытается раздвинуть их языком. он собирает пазл происходящего по обрывкам: сжатые губы (его), влажные, обжигают (куроо), очень мокрый язык. блять, какие сильные руки. он задыхается.

ему кажется, что куроо раскурочивает его, даже практически ничего не делает. разбирает на органы, ломает внутренности изнутри, ломает его всего. это не сложно, достаточно в одном переулке совместить два факта: быть куроо, взять и поцеловать цукишиму кея. будучи куроо по праву рождения, тому достаточно всего одного короткого непоправимого шага. он прекрасно справляется. цукишима — нет. 

зубная фея, которой и существовать-то не должно, оказалась не изысканной леди в полупрозрачной пачке, а бородатым мужиком в кожанке и перегаром. куроо тецуро целуется так, как не работало во всех глупых фантазиях. кей не уверен в полной мере, что не спит. куроо тецуро целуется так, что у него в груди все тупо переворачивается.

цукишима не отдает себе отчета, не до конца понимает, отвечает ли он вообще, стоит ли столбом, реагирует ли хоть как-то — у него все внутри переворачивается, а он не отстраняется, он ищет в этом какой-то смысл и теряется, на самом деле, в каждом прикосновении так, что он через пару секунд не знает, осталось ли от него хоть что-то. не осталось.

пиздеж, — знает цукишима, отмечает самым краем сознания, а сам пытается сфокусировать взгляд, пытается удержать себя в руках, что-то сказать, возразить, сделать. когда взгляд фокусируется, он смотрит на темный омут глаз куроо, и не может думать ни о чем кроме (да либо уйди, либо перестань напоминать статую уже, господи) какой же тот красивый. живой.

ненавижу тебя, — думает цукишима. — вас.
у него стучит в ушах, будто от многократно выпитого, как будто поцелуи могут вот так запросто делиться степенью опьянения, цукишима задается вопросом, а куроо вообще пьян ли — он не чувствует алкоголя, но правда в том, что он сейчас вообще не может отделить себя от всей какофонии ощущений. 

это глупо.
безумие.
неправильно.

“перестань думать”, — думает очень громко.
повторяет чужие слова в своей голове, и потом просто поддается вперед, толкаясь в губы, толкаясь в куроо. ему не хватает опыта, не хватает желания, может быть, совсем немного, чтобы перехватить инициативу полностью, хотя что-то внутри хочет, хотело бы. ему тошнотворно нравится быть ведомым. нравятся прикосновения куроо вплоть до тех, где тот задевает одним только дыханием. он сдается, почти без боя, проигнорировав всю свою заготовленную оборону.

— блять, — говорит, больше выдыхает, цукишима, тяжело дыша, прерываясь, и пауза вынужденная, дается не сразу, потому что когда он пытается прерваться в первый раз, куроо просто тянется за ним, ухватывает инициативу и целует еще. сейчас он шумно сглатывает, вдыхает жадно воздух. его не хватает. и воздуха, и куроо.
он смотрит в эти глаза-омуты, темные-темные, и просто поддается вперед, целует на этот раз не просто отвечая, целует на этот раз первым, чтобы на завтрашнее утро игнорировать все эти факты, чтобы на следующее утро было стыдно за что-то измеримое, конкретное, больше поводов. почему-то то, что куроо ему отвечает, заставляет колени подкашиваться сильнее едва ли не больше, чем сам факт их поцелуев.

но до завтра еще ужасная прорва времени, до завтрашнего дня еще практически целая ночь, и оно не наступит в полной мере, пока они не уснут. прижимая куроо к стене, прикладывая его о ту всем телом, цукишима согласен, не спать никогда. и рука: одна на талии, другая, висящая вдоль тела, почему-то оказывается вовсе на юней стороне бедра. чужого.