Песок времени забивает уши — не останавливается на достигнутом, бежит, рвется дальше. Если бы время можно было измерить, нам бы остался один шаг, — слышит Доктор в начале, вздрагивает рефлекторно от прикосновения и только потом слышит остаток, то, как это было в начале: один час.
[indent] тебе нечего мне предъявить
песок забивает уши, наполняет по самое горло, Доктор не выдерживает, кашляет. Слишком долго задерживал дыхание прежде — только сейчас замечает. Только сейчас замечает, руку Мастера на своей шее, понимает, что кашляет от другого — вперед-назад. [назад - вперед] и его кидает в собственном временном потоке с погрешностью в какие-то доли-десятки секунды.
[indent] может быть, он слишком хочет жить.
Может быть — и с отчетливой ясностью он понимает, что дело не в этом. Ни разу не в этом.
Он просто на глоток пыльного воздуха ловит под самую кожу агонию самой Вселенной.
И та заходится в ней с последним, отходящим
вдохом.
Доктор дышит, дыхание сбивается и он хватает губами воздух — это необязательно, понимает с погрешностью в две секунды. Закрывает глаза, жмурится, и почти поддается вперед. Не то под прикосновение, не то проверяя, насколько крепко связаны руки, сколько у него шансов.
Дергает раз и убеждается, что нисколько.
— Ты сходишь с ума, — все же говорит Доктор, потому что они в шаге от пропасти. Потому что он не тешит себя надеждой, что он достучится до Мастера сейчас, что они попробуют что-то исправить. А если они замирают в этой точке Вселенной, растягивают ее до последнего, умирают в ней же, здесь же, катастрофически скоро. То можно говорить. Можно не оглядываться на то, что в этом нет смысла, что стоит о молчать о таких вещах in front of Master. Usually, sometimes, seldom - seldom he does.
Отчего-то не страшно.
Не страшно заканчивать здесь.
Умирать со всей Вселенной: в этом даже есть какое-то… величие. Это должен отмечать и ценить Мастер, заливаться смехом, указывать на это, акцентрироваться, зацикливаться — он, ни разу не Доктор. Он чувствует всепоглощающую усталость. Ничего не осталось. Еще немного и не останется н и ч е г о еще раз. Они перешагнут порог, и Вселенная погребет их под своими обломками, от которых: под которыми, в которых — наверное, не останется даже легчайшей пыли.
Это интересно — что останется после всего этого, распадется ли она на атомы, рассыпется ли просто все живое, случится ли все это или что-то вовсе третье. Это неинтересно — он видел мертвые планеты, он уже видел агонию Вселенной единожды. В этом нет ничего интересного.
У них был бы, у них все еще есть какой-то шанс, попытаться перенастроить ТАРДИС, даже сейчас, даже на самом краю, они, если бы на минуту смирились бы с такой возможностью: смогли бы справиться. Смогли бы настроиться на реверс, смогли бы ужасно многое.
И Доктор отчетливо понимает, что это бессмысленно. Не пытаться.
Убеждать в этом Мастера.
Убеждать в этом того, кто уже одной ногой шагнул за ту грань. Не потому, что его уже не спасти [его нельзя было спасти уже слишком давно, глупо было столько столетий пытаться, да?] – потому, что он не хочет спасения.
Не хочет признавать возможность попыток.
Слишком упивается этим концом, чтобы позволить отблеску надежды на иной исход забрать у него эти минуты.
[indent] и возможно едва уловимо боится.
Доктор чувствует усталость.
— Ты рад этому? — спрашивает Доктор, запрокидывает едва голову, потому что Мастер слишком близко, и это вызывает удивительно мало эмоций. Не как прежде. Не как всегда. Просто отмечается коротким фактом — неудобно смотреть.
И только из-за этого старается отстраниться, запрокинуть голову, посмотреть так, чтобы видеть.
Ему не нравится то, что он видит.
Вселенная стонет практически на его руках и он ощущает каждый из ее последних вздохов.
Знает, что не только он сам.
[indent] ты, правда, всему этому рад?
[indent] ты, правда, доволен к чему это все вышло?
[indent] ты, правда, не хотел бы попытаться это исправить? Ты же не любишь умирать.
Ты боишься смерти.
Ты никогда к ней не стремился, даже оступаясь, даже прогуливаясь по самой грани.
Даже отказываясь регенерировать на моих руках.
Не в смерти же дело, никогда не было в ней.
Даже не тогда, когда на руках у двух испуганных еще даже не подростков умирал Торвик, даже не тогда, когда ты глянул в воронку времени и больше никогда не оправился, а я никогда в полной мере не верил. Не тогда, ни когда-либо еще.
Доктор смотрит в распахнутые глаза и понимает, что вот сейчас.
Смотрит в расширенные зрачки, смотрит в насмешливую, такую живую, исключительно живую усмешку — и задыхается. Расписывается в собственном бессилии и падает в самую настоящую пыль, едва ли не впервые, едва ли в самом деле, по настоящему, в самую исключительную взаправду — проиграв.
Проигрываю каждую из оставшихся минут, секунд, микромгновений.