LESHIJ
— slavic folklore —
леший путникам голову морочит, дорогу из под носа уводит — леший, вы поглядите, сам себе голову заморочил. увидел то, чего нет, яга вон читает на огрызках яблок, высматривает в кофейной гуще, а ему лес на ухо шепчет, он и без него бы хорошо справился: видеть невидимое на своей-то территории он завсегда первый. а глаза, что глаза, видеть то, чего не было если надо, они увидят. не мнительность это вовсе. лес цепляется, живет своей жизнью, цепляясь за утекающую из их мира магию, не хочет умирать. и еще лесу не нравится близость погани, никому не нравится. ( от нее тогда одна только морока ) леший молодится, с путниками, с соседних земель, дружбу водит, думает, вот этот молодой еще (не пуганный) не такой, как отец, может быть, что и вырастет хорошее, получше. упускает момент, когда мальчишка заблудный становится другом нареченным, близким. а затем время летит так быстротечно, что когда дружба истончается, то, кажется, незваправду. мороком сначала кажется, а потом, и не замечаешь, как начинаешь цепляться друг за друга, друг на друга. как репейник. также колюче. леший молодится, но глаза у него старые, вечные. лес, он, когда в хозяева выбирает, то отдает много, не больше, чем ты унести сможешь. но сколько ты унести сможешь, так тот знает лучше. и не любит делиться, наверное, иначе почему у лешего-то в глазах одни потери проглядываются. не по тому ведь, что характер у него — нелегкий. умения неправоту свою признать — нет. и снова он на путников переключается, раз дружбу складывать из раза в раз не выходит. да и не надо ему это, право слово — лес ему лучший брат и товарищ. и развлечений хватает: что по тропинкам он легко заведет // только леший кидается словами острыми и гонор показывает. под новые роли, под новые правила прогибаться не попытается. считает себя умнее многих — раньше оно все просто было, по старшинству ( леший и тогда выделялся, за языком следил не всегда, когда надо было ). с топями, что близ границ его владений проходят, что остаются рядом — не складывается у него. прошлого хозяина хозяином он звал так только с издевкой, разводя руками, выжить один другого пытаясь. новому алябьеву и того не перепадает. он все только фыркает под нос себе, глазами сверкает, улыбкой недоброй в глаза колет. гниль. ( только, когда явь высасывает из них все соки, его лес только благодаря соседству такому и вытягивает ) не по-людски это. |
образы слоятся, перекладываются друг на друга. в одни кошмары его цепляет чаще, чем в другие. в одних кошмарах есть что-то искрометно знакомое — он припоминает что немногим позже.
— старый знакомый, — росчерком улыбки.
и коринфянин, без сомнений, наступает коленом на кровать, треплет по щеке, ведет пальцами по ней вниз. ведет большим пальцем по щеке, упираясь ногтем в нижнее веко, но во сне сейчас, не раздирает.
отводя пальцы, он стряхивает с них песок, проводит долгим взглядом распадающиеся в воздухе песчинки и трет пальцы друг о друга.
в тот раз, мэттью утаскивает его за собой.
нужно быть благодарным.когда он только вспоминает, когда приходит вскоре после этого в первый раз, мэтт его не помнит, не видит, мэтт не помнит себя, коринфянин еле-еле укладывает свои воспоминания и, смотря из зеркала, сотканного обрывками теней, хочет надавить на его глаза и посмотреть, что получится. тогда — он помнит правила безопасности. потом, на самом деле, не хочет.
мэтт дарит себе кошмары без его участия, без каких-либо проблем, без необходимости, чтобы к нему пришли. но где-то под ребрами, где-то самим собственным бытием это ощущается, где-то по границе мироздания и самого существования, формируется связь, в чем-то знакомая, в чем-то правильная, в чем-то насквозь сотканная из противоречий, не такая, как всегда. морфей все еще существует. та связь — тоже нарывается.
коринфянин собирает обрывки, благодарит про себя.
благодарит мэттью, чудесного мальчика, в мыслях, благодарит тем, что не убивает, благодарит, держась на безопасном расстоянии, потому что в нем слишком много знакомого, потому что коринфянин сам пока — разбирается, узнает. обычно ему больше помогают, наставляют, в этот раз нет, и новизна благоприятна сильней. опасность тянет, конечно, куда больше: узнать больше, прийти, задержаться.
в один сон коринфянин рискует и идет ближе, ведет плоской стороной ножа по щеке, давит лезвием, но не режет. там, рядом с глазами. в этом кошмаре глаза у мэттью белесые, по венам рядом — нарывает белизной мышцы вокруг. он наклоняется, чтобы провести губами, и долго отплевывается от перьев, просто, чтобы упасть на покрытый песком дощечатый пол рядом и долго хохотать.
он чувствует, как с каждым разом мэттью будто бы обнуляется, и вместе с этим нет. что-то откладывается в подкорке, что-то каждый раз идет по новому сценарию. в его снах они могут знакомиться несказанно много раз, чем больше, тем больше знакомых обрывков. коринфянин собирает себя, вспоминает себя, мэттью боится вспомнить себя — где-то в подкорке, в самой самой глубине кошмара, коринфянин опасается того же. что мэттью вспомнит.
он задается вопросом, а снятся ли тому сны без кошмаров.
без удушающего песка.он помнит не моменты, а ощущения. коринфянин сам, с какого-то момента, помнит все. и тянется, как не тянулся к морфею, но где-то схоже: с опаской и (не)желанием. это не морфей, это и не создание сна, в полной мере. но мэттью рассыпается песком, и хочется узнать об этом больше, но хочется также не сгореть.
нормы морали — потопчутся.
они нанизаны на нити, их то натягивают, то отпускают, и они подлетают ближе. соприкасаются и разлетаются дальше. свободный полет нравится, но потом надоедает. и тогда подходит сам, не стремясь сломать дистанцию.
на самом деле, стремится.
тянет.— привет, — говорит легко, как со старым знакомым.
я подожду тебя — у тебя?
правильность истончается, река всевозможных выборов разливается перед ними. слишком много, слишком много полутонов, и он стучит костяшками пальцев по деревянной перегородки двери, еще не зная. видящий слепой, слепнущий без причин. глаза слепого человека, который оставляет свой след коротким очерком, длиннее остальных — на мгновение. умирает красиво, болезненно, получив удовольствие. коринфянин не знает почему именно за его чередой перерождений он стал наблюдателем. не знает почему после его кошмаров на губах остается привкус жженого песка.
сколько в тебе от человека, мэттью?