Сказка вечной не может быть - ей придется закончиться;

Он - жертва чертовой меланхолии. Хронической теперь уже давно, пожалуй. Куба мелькает коротким мгновением - больше незначимым, и после нее все вязнет в тумане. Алкогольной и наркотической дымке.
Вот, в него летит пуля - дурацкая случайность, но от этого, верите - нет, ни на миг не легче, и боль не замирает даже на пару секунд.
Вот, все, что дорого исчезает, чтобы никогда больше не появиться вновь в его жизни. Даже не попрощавшись толком. Даже не найдя времени заскочить хотя бы на пару часов.
Вот, врачи заявляют, что надежды вернуть ноги больше нет.

Вот, Хэнк вбегает и заявляет, что, может быть, он нашел способ вернуть ему способность ходить.
Кажется, это первый раз, когда Чарльз улыбается после того эпизода.

Забыть, просто забыть.

Хэнк неизменно жалеет о том, что сделал, о том, что рассказал, что нашел способ - такой способ.
А Чарльз, в очередной раз спотыкаясь о пустые бутылки в комнате и теряя равновесие, меланхолично думает, что без ног он бы выдержал и того меньше. Без возможности ходить. Кто бы мог подумать, что Вы так подвержены физическим ценностям, Профессор.

Иногда, очень редко, мелькает трезвая мысль, что, полгода будучи привязанным к коляске, он пытался что-то сделать, у него получалось.
А потом новой вспышкой мелькает сразу сыворотка, ноги и новая война.
Эрик-Эрик, зачем?
Наверное, ему уже наплевать. Чарльзу. На Эрика Леншерра.
Наверное.

Уже потом оказывается, что сыворотка идеально глушит не только боль, но и способность. Или просто от способности было столько боли, что Чарльз и забыл за столько десятилетий, что это значит - жить без нее. Что такое тишина.

Мы - мутанты, венец эволюции, венец человечества...
иногда мелькает внутренний голос, звучащий голосом Эрика Леншерра, его же словами.

Я - сделаю все, чтобы это забыть, - ведет пьяную беседу с внутренним голосом Чарльз. Я - не мутант.
Не мутант, не профессор, уже никто, из всего того списка, что можно было составить пару-тройку лет назад. Наплевать. Просто стереть или сжечь - как испорченное письмо.
Чарльз первое время зачем-то писал письма. Тем, кто исчез тогда на пляже в багрянной дымке. Тем, кто закинул похожую дымку на его сердце. Эрику, Рэйвен, даже Ангелу.
И сжигал их в камине, разрывая перед этим на мельчайшие части.

Наверное, 'Профессору' стоило бы обратиться за психологической помощью, - он слышал, что после войны психологи и психотерапевты крайне популярны, но было определенно плевать. Сывортка - алкоголь - наркотическая кислота, чуть позже.

Чарльз уже не отличает мутантов от людей: способности передернуло ленивым туманом, Церебро покрыто пылью, валяются в углу шкафа университетские работы, и профессор Ксавье как никогда далек, что от звания профессора, что от всей этой ерунды с помощью окружающим. Он больше не слышит чужие проблемы - и слава богу.
Но правда, на третьей бутылке почти слабого алкоголя, когда он сидит в одной своеобразной компании, его пробивает на откровенность. Салютуя четвертой он рассказывает о том, что есть деление на людей и мутантов, и это все редкостная фигня, рассказывает об этом мире, о правилах поведения; даже пытается учить кого-то манерам.
Определенно, это была изумительная идея. Лучшая. Скорей всего это и подводит итог вечера - когда перед глазами мелькает вспышка, похожая на сопровождавшую Азазеля, только иронично зеленая. Чарльз еще успевает подумать, что так и допиваются до зеленых человечков, а потом неожиданно становится слишком мокро, влажно, слишком светло, и рот заполняет лазурная солоноватая вода.
и, кажется, он трезвеет.

Или нет.
Какого черта, посреди Вашингтона появляется море? Или нет. Какого черта, Чарльз Ксавье оказывается посреди открытого моря?